Грунгни хмыкнул:

— Их мне сломали давным-давно. — Наклонившись, он похлопал себя по бедру. — Моим собственным топором, ни больше ни меньше. За это оскорбление я пытался расплатиться целую вечность.

— Получилось? — брякнул Волькер, не успев прикусить язык.

Грунгни улыбнулся.

— Тут уж как поглядеть. Кто-то скажет, что я и сейчас расплачиваюсь. — Улыбка его расширилась, обнажив зубы, подобные раскаленным углям. — Некоторые обиды лучше хорошенько взлелеять.

Волькер содрогнулся. Улыбка бога навела его на мысль о пушечном дуле за миг до того, как оно изрыгнет огонь и дым.

— Ты вызвал меня сюда.

Это был не вопрос. Дуардины ни о чем не спрашивают своего бога. Они говорят, и боги отвечают — или не отвечают, как им, богам, угодно. Волькер не был дуардином, но это знал точно.

Вали проворчал что-то у него за спиной. Улыбка Грунгни угасла.

— Иди, Вали. Я поговорю с нашим гостем. — Старый дуардин низко поклонился и отступил, продолжая бурчать. Грунгни вздохнул. — Ты должен простить его. Вали стар. Я держу его при себе столько лет, что и не сосчитаешь. Наверное, это эгоистично с моей стороны. Но я тоже стар и сам устанавливаю правила.

Волькер промолчал. Ему казалось грубым перебивать бога, когда тот говорит. Глаза Грунгни сверкнули, он протянул руку:

— Можно? — Волькер передал богу свою винтовку. Взяв оружие, Грунгни внимательно изучил его, бормоча что-то себе под нос и оглаживая винтовку пальцами по всей длине. — Славное оружие. Старая технология — дуардинская?

Волькер кивнул.

Грунгни хмыкнул.

— Я чувствую память об отливке, еще сидящую в стволе. Хорошая работа. Ты можешь гордиться.

— Мне помогали. — Во рту Волькера пересохло.

— Всем мастерам помогают, даже самым лучшим, признают они это или нет. — Голос бога стал печален, Волькер чувствовал его грусть всем сердцем. — Когда-то и мне помогали многие, подобные мне. — Он вернул винтовку человеку, и стрелок осторожно принял ее. Дерево и металл стали теплыми, а само оружие сделалось как будто легче, словно прикосновение бога изменило его изнутри неуловимым образом. — У нас была сестра, у меня и Гримнира. Да, и не одна. И братья. Сыновья и… и жены. — Умолкнув, Грунгни покачал головой. — Наши голоса создавали царства из огня и металла, возводили основания многих других миров. Наши песни поднимали камни со дна морей, наши руки лепили горы. — Грунгни нахмурился. — А может, я плохо помню. Я же говорил, что стар и прожил много жизней. Я старше того, кто сидит на троне Азира.

Голос его стал мягче: словно потрескивал угасающий огонь.

— Иногда мне кажется, что я старше всего, что есть. Я вижу своего брата, шагающего по снежному северу с топором в руке и мостящего дорогу черепами врагов. Потом я снова вижу его, оплетенного пламенем, падающего, исчезающего в легенде. Оба — словно он и не он разом.

Волькер молчал. Слова эти предназначались не ему. Он оказался тут случайно, его присутствие не имело значения. Грунгни обращался к теням на стене кузницы, к пламени, ревущему в невидимых горнах, но не к нему. Не к человеку.

Бог тихо рассмеялся.

— А что есть человек, Овэйн Волькер, если не незакаленное железо, ожидающее огня и прикосновения молота?

Волькер напрягся. Бог прочитал его мысли или его чувства столь очевидны?

— И то и другое и ни то ни другое. — Грунгни протянул руку и положил ладонь на затылок Волькера. Тот совсем оцепенел. Сила этой руки могла раздавить его череп, как яйцо. От жара ладони Грунгни кончики волос оружейника почернели. Бог разглядывал человека глазами, подобными расплавленному золоту. Наконец он отпустил Волькера и отступил, вроде бы довольный. — Да. Окен был прав. В тебе есть сталь, сын Азира. Хорошо.

— Окен? Он здесь? Что?..

Грунгни улыбнулся.

— Всё в свое время. Но сперва — идем. Есть и другие, с которыми ты должен встретиться. Время не терпит, а нам надо многое обсудить.

Глава четвертая. ВОСЕМЬ ОРУЖИЙ

Грунгни ввел Волькера глубже в дым и жар кузни.

Вопросов бог как будто не слышал, и Волькер вскоре замолчал. Пришлось довольствоваться звуками работы, несущимися из дымных недр. В Вышнем городе имелось много подобных мест в глубинах залов Избранных.

Но это место было иным. Потаенная кузница — или?.. Да в Вышнем городе ли они вообще? Окон тут не было, и города Волькер не слышал — только стук молотом по металлу и чьи-то негромкие голоса. Он ловил обрывки разговоров в дымном воздухе, отмечая странные акценты собеседников. Низкое, грубое рычание перекликалось с мягкими напевами, и все мешалось с лязгом металла. Некоторые голоса принадлежали дуардинам, другие — людям, но все остальные было трудно опознать.

Может, это храм? Или школа? Краем глаза Волькер заметил что-то вроде часового механизма, поспешно нырнувшего во тьму, перемигиваясь драгоценными каменьями глаз. Вдоль стен сновали другие фигуры, паукообразные, поблескивающие, тихо щелкающие шестеренками. Волькер покрепче стиснул винтовку.

Не в силах больше сдерживаться, он откашлялся, прочищая горло и пытаясь привлечь внимание бога.

— Почему я здесь? Это как-то связано с моим… с Океном?

— Окен — мой слуга. Один из многих. — Грунгни взглянул на человека. — Ты это знал?

— Я… нет. Нет, он никогда не говорил.

— А почему? — Грунгни засунул большие пальцы за пояс. — Он служил мне верно и преданно много, много лет. Не так много, как некоторые, но больше, чем прочие.

— Но при чем здесь я?

Грунгни остановился сам — и остановил Волькера тяжелым взглядом.

— Окен пропал.

Бог запустил пятерню в дымную бороду, вырвал несколько завитков и протянул их Волькеру, который благоговейно следил, как дым обретает форму лица — старого, морщинистого лица. Лица Окена. Дуардин напоминал гранитную глыбу, из которой кто-то шутки ради высек голову.

— Он кое-что искал — по моему приказу. И, полагаю, нашел.

Волькер вскинул глаза — и тут же отвел их. Долго выносить взгляд Грунгни не получалось. Взгляд бога был слишком тяжел — и слишком печален. Как последние огни умирающего города или маяк, на свет которого никто уже не придет.

— И что это?

— Нечто опасное.

Волькер зажмурился.

— Он жив?

— Именно это мне хотелось бы знать. Поэтому я позвал тебя сюда — выяснить.

Стрелок нахмурился.

— Почему меня?

Грунгни пожал плечами:

— А почему не тебя? — Он повел рукой. — Я видел твое лицо в огне, парень, и слышал твое имя в его треске. Только дурак не прислушается к подобному. Тем паче бог.

Волькер покачал головой:

— Но…

— Довольно. Пора встретиться с остальными.

По знаку Грунгни в пелене возникла квадратная, чуть скошенная дверь. Явно не дуардинская — у тех стенки и углы безупречно прямы. У этой же коробка состояла из трех массивных каменных плит — верхняя балансировала на двух других. Все глыбы были разных размеров, потому коробку и перекосило. Проем прикрывала грубо вырезанная кожаная занавесь, украшенная выведенными сажей и копотью рунами.

Грунгни отодвинул занавесь и шагнул в проем. Волькер двинулся следом, но обнаружил, что ему придется пригнуться. В чем тут дело: в игре света или Грунгни просто уменьшился? Ничто здесь не было таким, каким казалось.

Пребывая в замешательстве, человек ступил в оказавшееся за проемом помещение. Воздух тут был совеем другим: чистым, прозрачным. И холодным. Дыхание сгущалось перед лицом в облака пара — несмотря на огонь, потрескивающий в кузнечном горне. Оранжевые отсветы плясали на стенах маленьких каменных покоев, грубовато вырубленных, но чистых, с полом, покрытым толстыми шкурами. В центре комнаты стоял круглый стол, вокруг которого застыли восемь стульев. Три из них оказались заняты.

Женщина — вот кто тут же привлек взгляд Волькера. Высокая, смуглая, с копной туго перевязанных черных кудрей, ниспадающих на плечи и спину. На женщине были потертые доспехи цвета тусклого золота поверх поношенного, хотя и добротного, платья. Руки скрывали кожаные перчатки, предплечья защищали наручи из сотен монет разнообразнейших видов и достоинств. Золотистый шлем, выкованный в форме головы грифопса, с бронзовыми перьями, обрамляющими затылок, стоял на столе перед ней.